СМИ о нас

23.07.2014

С Греминым все ясно

Новая версия оперы «Евгений Онегин» Чайковского в режиссуре Василия Бархатова увидела свет в Михайловском театре. Партию князя Гремина исполнил эстонский бас с мировым именем Айн АНГЕР. Он рассказал музыковеду Владимиру ДУДИНУ о том, сколько раз читал роман в стихах Пушкина и что чувствует в русской музыке.

— Где вы выучили русский язык?

— В школе, начиная со второго класса. Я родился и вырос на острове Сааремаа, где в это время года проходит очень красивый оперный фестиваль, в котором я скоро приму участие. Во времена моего детства там русских фактически не было, не было даже русских каналов на телевидении. Я нашел свой способ постижения языка через стихи. Наш учитель очень любил поэзию, и я решил учить стихи Пушкина и Лермонтова, чем очень его радовал. Но свободно говорить на русском я начал намного позже, когда мне было 24 года, причем произошло это в Риге, куда я приехал работать в Оперном театре. Латышского я не знал — пришлось коммуницировать по-русски. Первой партией, которую я там спел, был Бартоло в «Севильском цирюльнике» Россини, а Розину тогда пела Элина Гаранча, известная сегодня всему миру. Там же я спел Лепорелло в «Дон Жуане» и Зарастро в «Волшебной флейте» Моцарта. Хорошее было начало.

— Роман «Евгений Онегин» вы раньше читали?

— Конечно — и на русском, и на эстонском. Читал еще и для того, чтобы отыскать своего персонажа, которого там, как известно, нет: тот, кто в опере стал «князем Греминым», в романе Пушкина называется просто «муж Татьяны». Это произведение произвело на меня сильное впечатление. Я замечаю, что, каждый раз когда я его перечитываю, становясь старше, все время обнаруживаю новые смыслы, нахожу новые подтексты. То, что было интересно раньше, когда ты был моложе, может обернуться новой гранью в другом возрасте. И этот процесс не может не захватывать. И сейчас во время репетиций испытываю нечто подобное, новые чувства, потому что я изменялся. С Греминым в опере все ясно — от него требуется просто спеть красивую арию. Все внимание слушателя, конечно, направлено на отношения Татьяны и Онегина, которые в начале показаны молодыми, а в финале они встречаются по прошествии многих лет, когда очень многое изменилось. Это очень романтично. Ничего подобного, например, в эстонской литературе я не припомню.

— Гремин — это лицо судьбы?

— Это жизнь. Татьяна в начале романа, как любая девушка, мечтает о красивом молодом человеке, безумно привлекательном. Но когда дорастает до определенного возраста, то, как любая женщина, думающая о создании семьи, выбирает что-то более основательное, стабильное, это для нее очень важно. Детей у Татьяны и Гремина в опере нет, но думаю, что за пределами романа и оперы они у них появляются, это естественная потребность женщины.

— Что вы думаете о версии «Евгения Онегина» в режиссуре Василия Бархатова?

— В целом мне очень нравится подход этого молодого режиссера, который очень открыт и, если видит, что что-то идет не так, дает попробовать по-другому, прислушивается к певцам, если они выступают с какой-нибудь хорошей идеей. Много работает над отношениями между героями, что для меня очень важно. В европейских театрах певец зачастую просто не понимает, кого из него делают режиссеры, которые могут лишь жестко указать траекторию движений. Если же певец вдруг задает вопрос, в ответ может услышать одно: делай так, и точка, дискуссии не принимаются.

— В чем, на ваш взгляд, заключается философия русской оперы?

— Русские оперы бывают разные, но в целом они очень глубокие. В них заключена боль, которую надо чувствовать и понимать. Но на эту волну надо настроиться. Надеюсь, что мне это удается. В Вагнере, например, такого нет, там все по-другому.

— Чайковского вам так же интересно петь, как Вагнера, в операх которого с большим успехом участвуете в Европе и Америке?

— Трудность для певца может заключаться прежде всего в разнице позиций, которые диктует язык. В опере я на первое место ставлю слово. Если понимаешь, о чем поешь, то и позиция будет правильной. Перед тем как научиться хорошо петь Вагнера в таком театре, как Венская Штаатсопер, я сначала очень много читал либретто его опер. Из партий в русских спектаклях я пел Пимена и Варлаама в «Борисе Годунове» Мусоргского, скоро предстоит исполнить Досифея в «Хованщине». Поэ-тому хотелось бы здесь, в Петербурге, с кем-то поработать над стилем. В Европе русские оперы продолжают оставаться редкостью, а мне бы хотелось попеть в них, тем более что мое кредо — не зацикливаться на одном композиторе, стараться петь разную музыку.

Владимир Дудин, «Санкт-Петербургские Ведомости»