13.05.2013
Ирина Перрен: «Погружаюсь в своё тело»
В новом балете Invisible главную женскую партию Начо Дуато ставит для Ирины Перрен. Премьера балета 23 мая станет важной датой для балерины: в этот день она впервые выйдет на сцену после годового отсутствия, связанного с рождением дочери. Ирина Перрен поделилась впечатлениями о новой работе и о своих ожиданиях.
— Как обычно, Начо Дуато немногословен, и его замысел артисты улавливают не из рассказов или объяснений, а непосредственно из танца, из движений, которые хореограф показывает. Очень многое дает музыка; прежде я ее не слышала, и эта новизна усиливает эмоциональное воздействие. Анджей Пануфник — польский композитор, но его музыка почему-то кажется мне очень русской — по мелодике, по какой-то особой задушевной теплоте. Те фрагменты, на которые поставлены мои соло, несколько другие — в них есть глубина и какое-то мрачное напряжение. Это преломляется в хореографическом тексте. Я погружаюсь в себя, в свое тело, стараюсь прожить эту музыку.
Невозможно сказать, о чем этот балет, но танец рождает цепочку образов. Моя героиня проходит через весь балет, и я себя ощущаю не такой, как остальные танцовщицы. Когда моя героиня танцует в окружении других девушек, она становится своего рода Избранницей. Аналогия с «Весной священной» не полная, у Дуато Избранница — не жертва. Скорее, защитница. Я раскрываю руки, под ними, как под раскинутыми крыльями, скользят другие танцовщицы, я как будто стараюсь их уберечь, оградить от какой-то внешней силы. Мне пока не до конца понятна общая структура балета: у меня есть монологи, большое адажио с Леонидом Сарафановым, у него, я знаю, есть еще большой «мужской» дуэт. Сейчас эти фрагменты связываются в единое целое, композиция приобретает завершенность.
Из интервью Начо Дуато я узнала, что импульсом для этого сочинения, наряду с музыкой, была живопись, в частности, «голубой период» Пикассо. Для меня связь балета с живописью — предмет особого интереса. Мои живописные предпочтения — это, в первую очередь, Эдгар Дега; кстати, благодаря его «голубым танцовщицам» столь прочны ассоциации между балетом и синим цветом. Мой костюм в Invisible синий — очень сложного оттенка. И вообще в этом балете синева — это метафора наваждения, миража. Особенная моя любовь в живописи — Мари Лорансен. Я много копировала работы этой французской художницы — просто ощущала такую потребность. Если появляется возможность увидеть ее картины в каком-нибудь музейном собрании, для меня это всегда огромная радость. Как-то во время наших гастролей в Токио в одном из музеев проходила ее выставка — я проводила там все свободные часы. И сейчас ее живопись для меня — один из источников вдохновения в танце.
Совершенно особое состояние для балерины — работать с хореографом, который ставит танец здесь и сейчас. Я очень благодарна Начо Дуато; возможность работать с ним над новым балетом стала для меня стимулом как можно скорее вернуться на сцену.
— Как обычно, Начо Дуато немногословен, и его замысел артисты улавливают не из рассказов или объяснений, а непосредственно из танца, из движений, которые хореограф показывает. Очень многое дает музыка; прежде я ее не слышала, и эта новизна усиливает эмоциональное воздействие. Анджей Пануфник — польский композитор, но его музыка почему-то кажется мне очень русской — по мелодике, по какой-то особой задушевной теплоте. Те фрагменты, на которые поставлены мои соло, несколько другие — в них есть глубина и какое-то мрачное напряжение. Это преломляется в хореографическом тексте. Я погружаюсь в себя, в свое тело, стараюсь прожить эту музыку.
Невозможно сказать, о чем этот балет, но танец рождает цепочку образов. Моя героиня проходит через весь балет, и я себя ощущаю не такой, как остальные танцовщицы. Когда моя героиня танцует в окружении других девушек, она становится своего рода Избранницей. Аналогия с «Весной священной» не полная, у Дуато Избранница — не жертва. Скорее, защитница. Я раскрываю руки, под ними, как под раскинутыми крыльями, скользят другие танцовщицы, я как будто стараюсь их уберечь, оградить от какой-то внешней силы. Мне пока не до конца понятна общая структура балета: у меня есть монологи, большое адажио с Леонидом Сарафановым, у него, я знаю, есть еще большой «мужской» дуэт. Сейчас эти фрагменты связываются в единое целое, композиция приобретает завершенность.
Из интервью Начо Дуато я узнала, что импульсом для этого сочинения, наряду с музыкой, была живопись, в частности, «голубой период» Пикассо. Для меня связь балета с живописью — предмет особого интереса. Мои живописные предпочтения — это, в первую очередь, Эдгар Дега; кстати, благодаря его «голубым танцовщицам» столь прочны ассоциации между балетом и синим цветом. Мой костюм в Invisible синий — очень сложного оттенка. И вообще в этом балете синева — это метафора наваждения, миража. Особенная моя любовь в живописи — Мари Лорансен. Я много копировала работы этой французской художницы — просто ощущала такую потребность. Если появляется возможность увидеть ее картины в каком-нибудь музейном собрании, для меня это всегда огромная радость. Как-то во время наших гастролей в Токио в одном из музеев проходила ее выставка — я проводила там все свободные часы. И сейчас ее живопись для меня — один из источников вдохновения в танце.
Совершенно особое состояние для балерины — работать с хореографом, который ставит танец здесь и сейчас. Я очень благодарна Начо Дуато; возможность работать с ним над новым балетом стала для меня стимулом как можно скорее вернуться на сцену.
