05.07.2012
«Стала балериной молитвами мамы»
Накануне юбилея Алла Осипенко признается, что всю жизнь панически боится сцены.
Мне очень приятно, что мои ученицы считают меня «современным человеком». Порой я сама задумываюсь, как это мне удавалось идти в ногу со временем и иногда даже опережать его. Сейчас, в эти дни, анализируя, что и как, вспоминая свою балетную жизнь, я все равно не могу определенно сказать, почему балетмейстеры Юрий Григорович, Игорь Бельский, Игорь Чернышев, Леонид Якобсон именно меня выбирали как первую исполнительницу и ставили на меня. Они во мне видели что-то, как будто я их веду вперед, а я видела, что это они вытаскивают меня на эту стезю.
Я все время говорю, это случай, что я стала балериной. Страх перед сценой преследовал меня всю жизнь — не просто волнение, именно страх. Я даже плохо помнила спектакли, в которых выходила. После спектакля не могла восстановить в памяти, что же я делала на сцене. У меня нервная система превалировала над всем абсолютно. Это чудо, что я стала балериной. Вероятно, молитвами мамы, потому что в свое время ее отдавали в училище, и надо было набрать 11 голосов всех балерин; балерин нужно было всех объехать, всем показаться, — так вот, ей не хватило одного голоса, и ее не приняли.
Я слышала, ах, она способная, у нее будет то-то и то-то, а я думаю, а что во мне, ничего такого нет. Я в себе ничего не видела, но было что-то все-таки, наверное. Чабукиани еще в школе как-то меня вычислил, Сергеев в театре сразу же дал мне Фею Сирени. На меня ставили, и только эти спектакли я и танцевала прилично. «Лебединое озеро», «Баядерка», «Раймонда» — это все мимо прошло. Это легенда, что я их хорошо танцевала. Хотя «Раймонду», может быть, я прилично танцевала. «Баядерку», предположим, похуже, но когда «Тени» возили за границу, то в очередь с Дудинской и с Зубковской танцевала я.
Когда заканчивала училище, я очень потолстела, с трудом пришла к весу 54 кг при росте 163 см; а к концу карьеры весила 45 кг, и тогда говорили, что это то, что надо. А поначалу говорили, ничего не получится из Осипенко, толстеет, вероятно, много ест, хотя я мало ела, мама не давала. Петр Андреевич Гусев, он был художественным руководителем театра, если видел, что я жую между репетициями, говорил, выплюни. Держал меня в строгости. Вероятно, вот это воспитало характер. Что же это такое, стала я понимать, все со мной нянчатся, а у меня щечки, грудь вот такая; в конце концов, до меня дошло. Только к 18 годам я стала приходить в форму, да даже еще в театре, вот фотографии, и я тут достаточно хороша, еще в теле. А потом я уже сама стала себе отказывать, не ела ничего мучного, забыла, что такое макароны, я и сейчас их не ем. Картошку — иногда. Уже, видимо, организм сам сказал, хватит, ешь овощи, фрукты. Организм — он же умный, он сам немножко думает.
Я очень дружила с Татьяной Михайловной Вечесловой. Она была очень хороший репетитор и умела вытащить суть из тех, с кем работала. Мы «Каменный цветок» с ней готовили и «Легенду о любви». В Малом оперном я работала и с Мариной Николаевной Шамшиной — с ней мы делали «Антония и Клеопатру». Татьяна Михайловна не была для меня «современным человеком». Она жила своими воспоминаниями и тем временем, когда она была окружена такими людьми, как Завадский, Берсенев, Раневская. Тем не менее, рассказывая мне о тех прошедших временах, — а я у нее часто ночевала, она по ночам даже читала мне стихи, — она будоражила то, чем я живу сегодня. Мне кажется, что это именно она заставила меня думать, а что же сегодня, что же завтра, а не так, как нам тогда говорили.
Семья у меня была матриархальной. Воспитывали меня бабушки, отца забрали в37-м. Дома я была одна девочка, которая жила традициями русской, даже не советской, семьи, а потом приходила в школу и становилась другой девочкой; я умела переключаться: на то, что дома, и то, что в школе. Мои бабушки много перенесли, брат бабушек был расстрелян, он сидел в Крестах в революцию, а в 37-м его расстреляли. Все то, что я слышала в семье, откладывало отпечаток на мой характер: вот дана такая жизнь, значит, ты должна жить этой жизнью. Дома — одно, а в школе ты другая. А из-за того, что семья была такая, я со своими ровесниками и одноклассниками была не совсем коммуникабельна, не троньте меня, что называется. Кроме того, по знаку я близнец, у меня раздвоение личности.
Просто ужасная история случилась у меня в школе, когда меня выгнала из класса Агриппина Яковлевна Ваганова. Я рыдала, конечно, что меня выгнали, а мне надо было идти на экзамен по музыке; и вот посреди экзамена входит в класс Агриппина Яковлевна, подошла ко мне, бросила мне конфетку на колени и вышла. И я поняла, что она меня простила. И смогла сдать экзамен, но не на пятерку, а на четверку. Очень уж плачущая была. А как это все получилось? Мы же все ее очень боялись, кроме того что уважали и верили в нее, как в бога. Как-то на уроке она мне сказала: «Осипенко, можешь сесть на скамейку». У меня болела нога, я пропустила до этого недели две. Я говорю: «Спасибо, Агриппина Яковлевна». Она: «Что?» Я повторяю: «Спасибо, Агриппина Яковлевна». Она опять: «Что?» Я еще раз, громко, как только могу: «СПАСИБО! Агриппина Яковлевна!» Она: «ВОН!». Прорывался характер; я его останавливала, а он где-то раз — и прорвется. И много таких вещей было. Могла весь класс увести на генеральную репетицию. Был такой балет «Милица»; в школе сказали, не пойдете на генеральную, а обычно водили. Я была тогда в 7 классе; я подняла бунт и сказала: «Пойдем!»; и мы ушли с уроков. За это меня собирались выгнать из училища — за то, что я всех поднимаю и бунтую. Но я не понимала, что я бунтую, я думала, что я права. Раньше ходили, а почему на этот спектакль нас не ведут. Надо смотреть? — Надо смотреть. Как это мы не пойдем, надо все видеть, все знать. Вот такой характер.
Свои личные качества я вносила в характеры своих героинь, конечно же. Особенно в «Береге надежды». Моя героиня — это просто была я, такая же, как я, по характеру. Игорь Бельский тогда совершил... я не могу сказать «ошибку», это не было ошибкой, но он взял меня и Ирину Колпакову на одну и ту же роль, а мы с ней были абсолютно разные. Поэтому «Берег надежды», в отличие, скажем, от «Каменного цветка», как спектакль в целом, у меня не получился. В первой половине спектакля герои просто «Он» и «Она». «Она» — Надежда, не имя, Надежда — это была я. А у Иры была сильнее вторая половина, потому что она была худенькая, с большим прыжком, очень полетная; там героиня превращается в чайку, чтобы вернуть героя на родину. А в «Каменном цветке» Григорович видел меня и со мной работал очень много. Поначалу год нам не разрешали ставить его в театре, и мы работали в квартире Аллы Яковлевны Шелест. Тем не менее, было огромное желание добиться, чтобы в театр пустили, показать, что мы чем-то таким занимаемся, чем в театре не занимаются; это давало силы и уверенность, которой не было поначалу.
В Малом оперном я танцевала Клеопатру, но не только, еще «Лебединое озеро». Игорь Чернышев, который поставил «Антония и Клеопатру», был необыкновенно одаренный человек, безвременный уход Чернышева очень многого лишил балетное искусство. Мы не могли разойтись после репетиций, мы по ночам разговаривали, все время думали и говорили о спектакле и о том, что окружает спектакль. Не думаю, что так бывает сейчас, так не живут уже, есть другие интересы у актеров. Чувствовала ли я себя Клеопатрой, совершенно одержимой, неукротимой? Если быть честной перед собой и другими, то да, чувствовала, конечно. Я вообще этот спектакль люблю больше, чем «Каменный», чем «Легенду о любви». Потому что там были сказочные персонажи, а Клеопатра была женщиной, жила в реальном мире. Слава богу, сохранилась телевизионная версия. Я все уговаривала Ирочку Перрен, чтобы она сделала одноактную версию спектакля. Хотя обликом она не очень подходит для этой партии, она очень женственная и мягкая, но все равно можно сделать. Хотя бы в етеатральное время, в обеденный перерыв, с четырех до восьми. Если все мы будем живы — здоровы, когда она родит, и я ее заставлю очень быстро это сделать. Очень быстро; у меня есть собственный опыт.
Мне кажется, сегодняшнему поколению танцовщиков легче, чем раньше. Раньше было тяжелее, сейчас молодежи легче. Хотя у них наверняка есть и сейчас свои претензии, все-таки если ты имеешь талант, который замечают, то ты обязательно добьешься поставленных целей.
Мне очень приятно, что мои ученицы считают меня «современным человеком». Порой я сама задумываюсь, как это мне удавалось идти в ногу со временем и иногда даже опережать его. Сейчас, в эти дни, анализируя, что и как, вспоминая свою балетную жизнь, я все равно не могу определенно сказать, почему балетмейстеры Юрий Григорович, Игорь Бельский, Игорь Чернышев, Леонид Якобсон именно меня выбирали как первую исполнительницу и ставили на меня. Они во мне видели что-то, как будто я их веду вперед, а я видела, что это они вытаскивают меня на эту стезю.
Я все время говорю, это случай, что я стала балериной. Страх перед сценой преследовал меня всю жизнь — не просто волнение, именно страх. Я даже плохо помнила спектакли, в которых выходила. После спектакля не могла восстановить в памяти, что же я делала на сцене. У меня нервная система превалировала над всем абсолютно. Это чудо, что я стала балериной. Вероятно, молитвами мамы, потому что в свое время ее отдавали в училище, и надо было набрать 11 голосов всех балерин; балерин нужно было всех объехать, всем показаться, — так вот, ей не хватило одного голоса, и ее не приняли.
Я слышала, ах, она способная, у нее будет то-то и то-то, а я думаю, а что во мне, ничего такого нет. Я в себе ничего не видела, но было что-то все-таки, наверное. Чабукиани еще в школе как-то меня вычислил, Сергеев в театре сразу же дал мне Фею Сирени. На меня ставили, и только эти спектакли я и танцевала прилично. «Лебединое озеро», «Баядерка», «Раймонда» — это все мимо прошло. Это легенда, что я их хорошо танцевала. Хотя «Раймонду», может быть, я прилично танцевала. «Баядерку», предположим, похуже, но когда «Тени» возили за границу, то в очередь с Дудинской и с Зубковской танцевала я.
Когда заканчивала училище, я очень потолстела, с трудом пришла к весу 54 кг при росте 163 см; а к концу карьеры весила 45 кг, и тогда говорили, что это то, что надо. А поначалу говорили, ничего не получится из Осипенко, толстеет, вероятно, много ест, хотя я мало ела, мама не давала. Петр Андреевич Гусев, он был художественным руководителем театра, если видел, что я жую между репетициями, говорил, выплюни. Держал меня в строгости. Вероятно, вот это воспитало характер. Что же это такое, стала я понимать, все со мной нянчатся, а у меня щечки, грудь вот такая; в конце концов, до меня дошло. Только к 18 годам я стала приходить в форму, да даже еще в театре, вот фотографии, и я тут достаточно хороша, еще в теле. А потом я уже сама стала себе отказывать, не ела ничего мучного, забыла, что такое макароны, я и сейчас их не ем. Картошку — иногда. Уже, видимо, организм сам сказал, хватит, ешь овощи, фрукты. Организм — он же умный, он сам немножко думает.
Я очень дружила с Татьяной Михайловной Вечесловой. Она была очень хороший репетитор и умела вытащить суть из тех, с кем работала. Мы «Каменный цветок» с ней готовили и «Легенду о любви». В Малом оперном я работала и с Мариной Николаевной Шамшиной — с ней мы делали «Антония и Клеопатру». Татьяна Михайловна не была для меня «современным человеком». Она жила своими воспоминаниями и тем временем, когда она была окружена такими людьми, как Завадский, Берсенев, Раневская. Тем не менее, рассказывая мне о тех прошедших временах, — а я у нее часто ночевала, она по ночам даже читала мне стихи, — она будоражила то, чем я живу сегодня. Мне кажется, что это именно она заставила меня думать, а что же сегодня, что же завтра, а не так, как нам тогда говорили.
Семья у меня была матриархальной. Воспитывали меня бабушки, отца забрали в
Просто ужасная история случилась у меня в школе, когда меня выгнала из класса Агриппина Яковлевна Ваганова. Я рыдала, конечно, что меня выгнали, а мне надо было идти на экзамен по музыке; и вот посреди экзамена входит в класс Агриппина Яковлевна, подошла ко мне, бросила мне конфетку на колени и вышла. И я поняла, что она меня простила. И смогла сдать экзамен, но не на пятерку, а на четверку. Очень уж плачущая была. А как это все получилось? Мы же все ее очень боялись, кроме того что уважали и верили в нее, как в бога. Как-то на уроке она мне сказала: «Осипенко, можешь сесть на скамейку». У меня болела нога, я пропустила до этого недели две. Я говорю: «Спасибо, Агриппина Яковлевна». Она: «Что?» Я повторяю: «Спасибо, Агриппина Яковлевна». Она опять: «Что?» Я еще раз, громко, как только могу: «СПАСИБО! Агриппина Яковлевна!» Она: «ВОН!». Прорывался характер; я его останавливала, а он где-то раз — и прорвется. И много таких вещей было. Могла весь класс увести на генеральную репетицию. Был такой балет «Милица»; в школе сказали, не пойдете на генеральную, а обычно водили. Я была тогда в 7 классе; я подняла бунт и сказала: «Пойдем!»; и мы ушли с уроков. За это меня собирались выгнать из училища — за то, что я всех поднимаю и бунтую. Но я не понимала, что я бунтую, я думала, что я права. Раньше ходили, а почему на этот спектакль нас не ведут. Надо смотреть? — Надо смотреть. Как это мы не пойдем, надо все видеть, все знать. Вот такой характер.
Свои личные качества я вносила в характеры своих героинь, конечно же. Особенно в «Береге надежды». Моя героиня — это просто была я, такая же, как я, по характеру. Игорь Бельский тогда совершил... я не могу сказать «ошибку», это не было ошибкой, но он взял меня и Ирину Колпакову на одну и ту же роль, а мы с ней были абсолютно разные. Поэтому «Берег надежды», в отличие, скажем, от «Каменного цветка», как спектакль в целом, у меня не получился. В первой половине спектакля герои просто «Он» и «Она». «Она» — Надежда, не имя, Надежда — это была я. А у Иры была сильнее вторая половина, потому что она была худенькая, с большим прыжком, очень полетная; там героиня превращается в чайку, чтобы вернуть героя на родину. А в «Каменном цветке» Григорович видел меня и со мной работал очень много. Поначалу год нам не разрешали ставить его в театре, и мы работали в квартире Аллы Яковлевны Шелест. Тем не менее, было огромное желание добиться, чтобы в театр пустили, показать, что мы чем-то таким занимаемся, чем в театре не занимаются; это давало силы и уверенность, которой не было поначалу.
В Малом оперном я танцевала Клеопатру, но не только, еще «Лебединое озеро». Игорь Чернышев, который поставил «Антония и Клеопатру», был необыкновенно одаренный человек, безвременный уход Чернышева очень многого лишил балетное искусство. Мы не могли разойтись после репетиций, мы по ночам разговаривали, все время думали и говорили о спектакле и о том, что окружает спектакль. Не думаю, что так бывает сейчас, так не живут уже, есть другие интересы у актеров. Чувствовала ли я себя Клеопатрой, совершенно одержимой, неукротимой? Если быть честной перед собой и другими, то да, чувствовала, конечно. Я вообще этот спектакль люблю больше, чем «Каменный», чем «Легенду о любви». Потому что там были сказочные персонажи, а Клеопатра была женщиной, жила в реальном мире. Слава богу, сохранилась телевизионная версия. Я все уговаривала Ирочку Перрен, чтобы она сделала одноактную версию спектакля. Хотя обликом она не очень подходит для этой партии, она очень женственная и мягкая, но все равно можно сделать. Хотя бы в етеатральное время, в обеденный перерыв, с четырех до восьми. Если все мы будем живы — здоровы, когда она родит, и я ее заставлю очень быстро это сделать. Очень быстро; у меня есть собственный опыт.
Мне кажется, сегодняшнему поколению танцовщиков легче, чем раньше. Раньше было тяжелее, сейчас молодежи легче. Хотя у них наверняка есть и сейчас свои претензии, все-таки если ты имеешь талант, который замечают, то ты обязательно добьешься поставленных целей.
