СМИ о нас

19.03.2021

Яркие дебюты

Оперный сезон в Михайловском театре проходит преимущественно под знаком женских имен, в том числе новых для нашей сцены. Впечатлениями от спектаклей с участием Вероники Джиоевой и Алевтины Иоффе делится «Независимая газета».

Одна из лучших лирико-драматических сопрано современности Вероника Джиоева, солистка Новосибирской оперы, впервые выступила на сцене Михайловского театра в главных женских партиях в операх «Манон Леско» Пуччини, «Аида» и «Бал-маскарад» Верди. За пультом на первых двух находилась Алевтина Иоффе, объявленная с этого сезона музыкальным руководителем Михайловского театра.

Все три спектакля, представляющие собой яркие образцы авторской режиссуры, относятся к разным, по-своему счастливым периодам творческой жизни этого театра. «Манон Леско» ставил в 2007 году классик немецкой режиссуры Юрген Флимм вместе с художником Георгием Цыпиным. «Бал-маскарад» был создан безвременно ушедшим Андрейсом Жагарсом, другом всех российских режиссеров, директоров театров и оперных критиков, затейником и инициатором многих проектов. «Аида» стала дебютом на этой сцене режиссера Игоря Ушакова, работавшего с сыном знаменитого Эймунтаса Някрошюса — Мариусом, и первой и последней премьерой в этом театре дирижера Александра Ведерникова. Каждая из трех этих постановок приближала Михайловский театр к счастливому будущему, о котором мечтал его новый хозяин Владимир Кехман на заре своей интендантской карьеры еще вместе с Еленой Образцовой. Как верный сын своей земли и ее традиций, Юрген Флимм выстроил в «Манон Леско» свой очередной эстетический перпендикуляр, перенеся действие из рюшечного XVIII века в XX, в эпоху предвоенной агонии киноиндустрии. История содержанки Манон перекодировалась в нем из дворцовых интерьеров в кинопавильон с соответствующими атрибутами и персонажами от кроликов и клоунов до дам полусвета всевозможных расцветок и фасонов.

Вероника Джиоева впервые исполняла титульную партию в Михайловском театре. Ее крупный, с завидной для многих коллег сочной, богатой драматической начинкой голос мог бы осилить эту партию и раньше: тогда, когда она пела Фьордилиджи в «Так поступают все» Моцарта, Графиню в его же «Свадьбе Фигаро» или Гориславу в «Руслане и Людмиле» Глинки. Объемность и «спинтовость» тона, выгодно выделяющие ее среди коллег по сопрановому цеху, ставящие ее особняком в умении сохранять вокальные манеры старой итальянской школы, полученные ею благодаря интенсивному слушанию записей ее кумиров — Эдды Мозер, Марины Крыловичи, Гены Димитровой и других великих оперных див прошлого, — позволили бы ей и раньше взяться за эту оперу. Но до Манон нужно было дозреть. Написанная за семь лет до «Тоски», за девять — до «Мадам Баттерфляй», «Манон Леско» не только не уступила, но и во многом превзошла их в экспрессии и симфонизме драматургии. Молодой Пуччини не пожалел красок для партий Манон и кавалера де Грие, заставив их быть на сцене почти все время и играть как драматических артистов. Вероника исполнила всю партию безупречно, изумляя широтой технических возможностей вокала, при этом не оставалось сомнений, что для художественно достоверного вхождения в образ и поиска многочисленных нюансов ей понадобится время. Зато когда это случится, Манон Леско в лице этой феноменальной сопрано обретет одно из идеальных вокально-драматических воплощений.

Алевтина Иоффе за пультом подкупала почти педагогической внимательностью к певцам, простраивая выверенные линии вокально-симфонического многоголосия, демонстрируя свою зашкаливающую страсть к метроритмическому началу подчас в ущерб веристской агогике, красоте тембровых фактур и динамическим контрастам, которые попросту не успевали отчетливо запечатлеваться в сознании слушателей. Партитура в ее руках неслась безоглядно и вихреобразно, на чем, бесспорно, сказывалось сильнейшее волнение дебютантки. В «Аиде» Верди ее волнение сменилось благородством и уверенностью жеста, здесь, как и в «Манон», подтвердилось бесценное для оперного дирижера качество Иоффе — концертмейстерское внимание к певцам.

Для Вероники эта Аида была далеко не первой, она исполняла эту партию в разных театрах, включая Национальную оперу в Хельсинки и свой родной Новосибирский театр. («Аиды» в Цюрихе и на знаменитом фестивале в Арена ди Верона были, к сожалению, отменены из-за пандемии.) Сценическое пространство «Аиды» в Михайловском создавало иллюзию камерности, интимности, обнажая сокровенно лирические смыслы драмы, написанной Верди. В этом спектакле нет режиссерских нагромождений новых смыслов, но он завораживает магией форм и поверхностей, где с помощью света стены обретают фактуры золота и серебра, а письмена и геометрия силуэтов варьируют восточные мотивы, в чем-то являясь репликой на экстравагантную эстетику зальцбургской «Аиды», в которой дебютировала Анна Нетребко. Спектакль попросту беззастенчиво красив, что мгновенно накладывает отпечаток и на впечатление от солистов и оркестра. Однако визуальная роскошь не отменяла множества режиссерских задач, причудливо синтезировавших визуальное и музыкальное, позволяя солистам чувствовать себя естественно. Для оперной певицы едва ли не намного больше, чем для драматической актрисы, важно знать свою партию вдоль и поперек, чувствовать каждую паузу, каждую шестнадцатую, каждое пиано и пианиссимо, чтобы ощущать себя настолько же свободной, насколько ощущала себя Вероника в «Аиде». Эта свобода чувствовалась в той независимости владения динамическими штрихами, главным из которых были звучности негромкие — а как иначе можно по-настоящему отразить смятение души героини, оказавшейся в рабстве? И какое наслаждение было слушать это вокальное естество, эту редко звучащую музыкальную речь, где слово и музыка существуют в неделимом единстве! Партнером Джиоевой и в «Манон Леско», и в «Аиде» был штатный тенор Михайловского Федор Атаскевич, чья стабильность позволяла певице чувствовать себя на сцене как за каменной стеной. Событийности этому спектаклю придавало и участие в нем главной Амнерис Михайловского театра — меццо-сопрано Олесе Петровой, которая была настолько чутка и миролюбива к своей сопернице-дебютантке, что словно бы сдерживала клокочущие страсти, вынужденно разыгрывая драму ревности. Обе — выпускницы Петербургской консерватории из классов лучших вокальных педагогов Тамары Новиченко и Ирины Богачевой, они демонстрировали ограненный слепящий блеск своих алмазных голосов, вступивших в борьбу за тенора, а вместе с этим и за свободу выбора и исключительно живого существования на сцене.

Владимир Дудин, «Независимая газета»