Одеть «Аиду»

23 июля 2019

Одеть «Аиду»

Одеть «Аиду»

Главной оперной премьерой предстоящего сезона станет «Аида». Костюмы для персонажей нового спектакля разрабатывает Надежда Гультяева, художница, с равным успехом работающая в музыкальном и драматическом театре.

— Мне посчастливилось учиться в Ленинграде у Эдуарда Кочергина. Знаменитый мастер выпустил единственный курс в Институте театра, музыки и кинематографии, каким-то чудом он меня туда втиснул. Когда Кочергин в БДТ работал над спектаклем «Холстомер, или История лошади», я помогала ему, если требовалась «женская рука», сидела с ним рядом по 12 часов. Именно он первый объяснил мне, что такое сценограф, или кто такой сценограф: «Это щенок, который бежит по следам всех направлений искусства и науки и хватает всё, что только можно». Иначе говоря, сценограф всегда должен быть в контексте.

— В оперу я пришла из драмы. Я в театре больше 40 лет и уже выработала для себя понятие красоты. Казалось бы, в напыщенных оперных сюжетах мало настоящего, это банальность, стандарт: влюбился, убил... потом поёт. Но на самом деле опера может глубоко тронуть и взволновать, потому что там есть доминанта — музыка. А еще люди идут в оперу потому, что это красиво. У меня есть опыт работы в Италии, в том числе в Ла Скала, а также в театрах Флоренции и Бари. В Италии, как нигде, понимаешь, что в опере тоже есть мода. Создавая сценические костюмы, я думаю прежде всего о том, что не могу подвести артистов. Они не должны страдать от неудобства и должны выглядеть хорошо, особенно женщины, и даже самые корпулентные, в том числе со спины, о чем часто забывают.

— Над «Аидой» я работаю вместе с сыном Мариусом Някрошюсом, он автор сценографии. У нас есть значительной опыт такой совместной, «семейной» работы — и в Литве, и в Италии, и в России. Есть даже несколько спектаклей, которые я делала вместе с покойным мужем [режиссер Эймунтас Някрошюс] и сыном Мариусом, например, «Дети Розенталя» в Большом театре. Я пересмотрела, наверное, десять разных «Аид» — недавнюю из Зальцбурга и ту, что с Паваротти. Смотрела для того, чтобы не попасть в уже обкатанную кем-то стилистику. Для меня вкус — это очень жесткий отбор. Отбросить важнее, чем собрать.

— «Аида», по сути, это египетский любовный треугольник. Велик соблазн пойти по «этническому пути»: пирамиды, жара. Я видела фильм, где герои почти нагие. С точки зрения этнографии правильно, но на сцене абсолютно неприемлемо. Нет жанра более условного, чем опера. Для пленных эфиопов — казалось бы, чернокожие люди, ярко выраженная этнография — я нашла предельно условное решение: я заворачиваю их в рваные знамена, это подчеркивает горечь их положения.

— Очень важно найти образы двух главных героинь-соперниц — Амнерис и Аиды. Моей стартовой позицией будет «чувственная красота». На Амнерис я сначала накидываю черную вуаль, которая закрывает ей одну руку. Эта рука как будто арестована — костюм должен влиять на пластику артистки. В следующей картине она выйдет в тунике, как бы рассеченной пополам: вертикальный разрез-щель даже будет светиться изнутри. Иной образ в выходе в триумфальном марше — на ней будет накидка, для которой я искала особое переплетение, архаическое. Накидка, переходящая в шлейф, подчеркнет высокий статус героини. Эту же архаику я ввожу в костюмы жрецов. А еще я поднимаю жрецам плечи, их головы как будто утоплены в плечах, это знак того, что они обладают знаниями и много думают. А в конце Амнерис будет в рваной ткани и в черном тюрбане — это символ траура.

— Аида мне представляется более мощным образом, чем Амнерис, они как бы на разных этажах. При видимой простоте Аида на самом деле сложнее. Ее история не на ладони, она раскрывается постепенно, здесь есть интрига. Вначале я делаю ей простое темное платье, для которого долго подбирала оттенок, и украшения — золото, но не блестящее, а тусклое, покрытое черной патиной. Мне важно, чтобы между героинями был контраст. Не буду перечислять все перемены костюмов. В финале она приходит в пещеру к Радамесу, уже как бы закутанная в кокон. Мы знаем, какой в опере финал, но хотелось бы, чтобы зрители представили себе собственную версию. Пусть остается надежда.