Стиль как высшая ценность

3 апреля 2014

Рецензии

Стиль как высшая ценность

«Тщетная предосторожность» — старейший из дошедших до нас шедевров прозванного «Мольером танца» французского хореографа Жана Доберваля. К тому же это едва ли не самый древний из балетов вообще и одна из редчайших в балетной классике комедий. А кроме того — поучительный и на удивление актуальный пример эффективного сотрудничества на общее благо, когда непредвзятый, не зависящий от геополитики и прочих внехудожественных обстоятельств талант позволяет воспользоваться накопленными человечеством богатствами и сотворить новые этому же самому человечеству на радость.

И опять Михайловский театр удивил. Поражая сенсационными новациями почти в каждой оперной постановке, в балете он выбирает другой путь — тернистый и, казалось бы, тенденциям нынешнего мейнстрима не отвечающий. Усилия театра направлены на возрождение и сохранение стиля: будь то стиль «Лебединого озера», «Пламени Парижа» или «Тщетной предосторожности». Речь при этом идет не о какой-то одной стилистике, по тем или иным историческим причинам данной труппе близкой, а именно о стиле — как высшей ценности, как смыслообразующего ядра культуры.

Увидевший свет на сцене Большого театра Бордо за две недели до взятия Бастилии балет о триумфе влюбленных вопреки тщетным попыткам мамаши выдать дочь за придурковатого богача полон озорства и беззаботного веселья. В начале XIX столетия благодаря Шарлю Дидло, танцевавшему некогда в спектакле Доберваля, его увидел Петербург, а к исходу века Мариус Петипа и Лев Иванов представили свою пастораль в танце, сохранявшуюся на сцене Мариинского театра до конца 1920-х годов. Одна из лучших исполнительниц партии Лизы жившая после эмиграции в Лондоне Тамара Карсавина много рассказывала об этой постановке молодому коллеге Фредерику Аштону. С ее подачи в 1960 году английский хореограф и создал для Королевского балета собственную версию «Тщетной» на музыку Луи Герольда, опираясь на найденное в Британском музее оригинальное либретто Доберваля и почти буквально повторив со слов Карсавиной некоторые петербургские эпизоды.

Надо было обладать талантом, вкусом и юмором сэра Фредерика Аштона, чтобы, проникнувшись духом легендарного, но в хореографии не сохранившегося французского спектакля Доберваля, собрав по крупицам доставшееся ему через Карсавину петербургское наследство, почитая и развивая традицию английской пантомимы, сплести все эти элементы воедино, сочинив балет, очень скоро признанный классикой ХХ века. Его автор признавался, что хотел воплотить свою «свирельную мечту о сельской жизни», «свою любовь к шуткам», придать балету «искреннюю, открытую веселость в сочетании с непринужденным лиризмом». Помог ему в этом сценограф Осберт Ланкастер, создавший уютный, залитый солнцем и радующий красками мир. Здесь танцуют не только счастливые жнецы и жницы, но даже петух и куры, а гвоздем программы, как водится, становится живой пони.

По словам главного балетмейстера Михайловского театра Михаила Мессерера, у них появилась самая что ни на есть аутентичная версия, отличная от существующей ныне даже на сцене «Ковент-Гардена», поскольку Мессерер и педагог-репетитор Майкл О’Хэйр сверялись со снятым под непосредственным руководством Аштона телефильмом 1965 года, где балет запечатлен без множества позднейших наслоений. Постановщикам удалось привить российским артистам, привыкшим к бравурному, широкого размаха танцу, вкус к хореографии совсем иного рода. Английский танец деликатен, но не сух. Требует отличной «дикции» и четкой «артикуляции» — скрупулезной проработки пластических и, что немаловажно, игровых деталей. А если учесть еще, что в темпах вопреки нашим обычаям постановщики артистам поблажек не давали, все это очень не просто. Настоящим открытием стала недавно пришедшая в Михайловский театр из Большого Анастасия Соболева (Лиза в первом составе). Обратившая недавно на себя внимание в партии Жизели, она блеснула в совершенно иной роли, на редкость органично сжилась с непривычной исполнительской манерой и английским юмором. Не уступая ей в технике, Анжелина Воронцова (второй состав) в полной мере отыгрывает привычное амплуа милашки и очень нравится публике. Герою Виктора Лебедева (молодой фермер Колен), явившемуся, кажется, из эпохи анакреонтических сюжетов, при мягкости и стильности танца для чистого веселья, каким полон балет, недостает спонтанности, внутренней свободы. У Ивана Зайцева Колен — не пасторальный пастушок, а фермер. Он реалистичнее, насколько вообще можно говорить о «реализме» в данной системе координат. Задал же эти координаты исполнитель партии вдовы Симон на премьерном спектакле Майкл О’Хэйр. Мамаша Симон в исполнении актера-мужчины, представляет зрителю не только образ героини, но и давнюю традицию исполнения женских образов мужчинами. Кульминацией стал знаменитый танец в сабо, отчеканенный не упустившим ни единого коленца, ни единого акцента артистом с таким драйвом и блеском, что зал от восторга застонал. Необычайно колоритный, заразительный, обаятельный О’Хэйр не старался затмить главных героев, но без него (хотя мамашу Лизы в последующие дни каждый по-своему здорово играли Роман Петухов и Николай Цискаридзе) это уже совсем другой спектакль.

Наталия Звенигородская, «Независимая газета»