Очень неприятно — ЦАРЬ: премьера Андрея Могучего в Михайловском

29 января 2014

Рецензии

Очень неприятно — ЦАРЬ: премьера Андрея Могучего в Михайловском

Андрей Могучий выпустил в Михайловском театре долгожданную «Царскую невесту». От режиссера-авангардиста, которого хитросплетения судеб стремительно ввели в когорту самых влиятельных деятелей культуры Петербурга, все ждали своего: ревнители оперного искусства с замиранием сердца предвкушали очередное «надругательство» над шедевром Римского-Корсакова, оптимистично настроенные сторонники актуального театрального пространства — торжество концептуального над ветхими подходами к опере.

В результате все получили, что ожидали: музыкальная часть была почти без изъянов, сценография — «жирной» и аскетичной одновременно, а Могучего после «Невесты» можно в равной степени как проклинать, так и превозносить — режиссер проработал материал самым тщательным образом, что не помешало ему вдоволь поиронизировать над штампами воплощения этой оперы, в частности — великодержавностью.

Сценическое оформление, на котором остановились Андрей Могучий и художник Максим Исаев, дуалистично: в постановке отсутствуют глобальные фоновые декорации, зато на сцене тесно от табуреток, лестниц, деревянных идолов и прочего фарша. Занавес не опускается до самого финала: в антрактах зрители могут видеть, как на сцене меняют реквизит, а исполнители занимают свои места еще до третьего звонка, наблюдая, как в зале неторопливо рассаживаются зрители.

Цветовое решение спектакля — слиянье черного и пестрого. Доминирование сумрака, привычного для постановок из времен Ивана Грозного, обеспечивают мрачные кулисы, выстроенные в сужающийся коридор. Тьма соседствует с теплой фактурой деревянных декораций и яркими историческими костюмами, которые предназначены только для детей. Именно они изображают опричников, бояр, частично горожан, Марфу и ее жениха в детстве, а также царя. Есть еще белые одежды одиннадцати невест-претенденток на царское ложе да невинное платье Марфы в комплекте с цветочным венком.

Избыточность — главное слово в описании происходящего на сцене. Марфа в безмятежный период своей сценической истории напоминает какую-то ундину, да что там: она выглядит карикатурно стерильной невинницей — незамутненность образа полнейшая. Остальные персонажи облачены в темно-серые офисные костюмы, дамы — на шпильках и с гвоздиками в руках, которыми они приветствуют государев лик, спускающийся с небес. Уровень официоза зашкаливает, равно, как и лучезарность царя, подкрепленная обрамлением из лампочек по периметру портрета. Такие же лампы подчеркивают коридор из кулис, придавая «Царской невесте» вполне бродвейский вид.

Те опричники, которых изображают взрослые актеры, носят на себе то ли песьи, то ли волчьи головы, Малюте Скуратову досталась морда бультерьера — отвратное зрелище. В действие персонажи буквально въезжают в деревянных коробах на колесиках, выполненных в стиле русской архаики. И хотя сценическое пространство они съедают, но не выглядят лишними. Скорей всего, дело в том, что художник-постановщик почувствовал музыку Римского-Корсакова, которая полностью укладывается в канву художественного процесса, характерного для русского искусства рубежа 19-20 веков, когда и создавалась «Царская невеста». Интерес к русским «древностям», историческим и псевдоисторическим узорам и орнаментам в прикладном искусстве был тогда мейнстримом. А это значит, что выдержанные именно в таком ключе декорации с большой долей вероятности могли быть использованы в первых постановках оперы.

Возмещая отсутствие обрамляющих декораций и создавая для зрителя систему навигации по действию оперы, Могучий использует своеобразные теги — в самых разных эпизодах на сцене возникают рабочие, которые проносят громадные буквы, составленные в слова: мед, чарочки, совет да любовь и т.д. Иногда эти теги проецируются вверху, позволяя обойтись условностями. Например, последним толчком для принятия Любашей решения прикупить смертельного зелья для соперницы-Марфы (само собой, слово «зелье» тут же пересекает сцену) стало веселье в стане противника: следом за надписью «В доме Собакиных» появляется световое пятно, на котором отображаются тени сплетенных в разудалом танце рук. Иногда количество тегов зашкаливает, зато обошлось без дополнительных трат — недешево и сердито. А порой и крайне выразительно: в последнем акте над умирающей Марфой, пребывающим в отчаянии Грязным и скорбящими родственниками нависает мощная плита со зловещими пепельно-красными буквами, выглядящими очень неприятно — «ЦАРЬ».

Апогеем буквального подхода к делу становится сцена секстета с хором — предсвадебный сговор в доме Собакина, увенчанный тегом «Любовь», который спускается сверху весь в диско-огоньках и вспыхиваниях, равно как и пиджачок Лыкова, украшенный электрогирляндой. На платформу-основание в это время проецируются изображения цветов кислотной расцветки, а влюбленная пара объясняется на составленных лестницах, увитых бутончиками. Когда является процессия от царя с вестью об избрании Марфы царской невестой, все рушится, а главная героиня укладывается в опустившуюся лестницу с цветами по периметру, что очень кстати напоминает каноническую мизансцену положения во гроб.

Именно система слов-тегов вызывала неоднократный смех и оживление в зале. В эти же моменты раздавались и возгласы недовольства той части публики, которая не прониклась находками Могучего-Исаева. Но всегда ситуацию спасало музыкальное воплощение оперы.

Михайловский театр все прибавляет и прибавляет в исполнительском мастерстве, конкурентам есть повод призадуматься. Михаил Татарников и его оркестр с блеском передали все, что хотел сказать композитор, правда, в отдельных эпизодах звучание тускнело, но ненадолго. Отдельное наблюдение — Александр Кузнецов (Грязной) подчистую перепел Евгения Ахмедова (Лыков), не на первом плане оказалась Светлана Мончак (Марфа), уступив в образности и яркости солистке Молодежной академии Мариинского театра Ирине Шишковой (Любаша). Но это вовсе не значит, что Ахмедов и Мончак пели плохо — просто Кузнецов и Шишкова взлетали голосами под небеса. Самые приятные впечатления оставили Марина Трегубович (Домна Сабурова), Ирина Михайлова (Дуняша) и Карен Акопов (Василий Собакин). Среди особенно удачных номеров нельзя не упомянуть песню Любаши «Снаряжай скорей, матушка родимая», исполненную а капелла, и дивный, умопомрачительный квартет Марфы, Лыкова, Собакина и Дуняши из второго действия — на «Царскую невесту» в Михайловский стоит сходить ради него одного. И еще одна особенность: наличие детских голосов повлекло и некоторые изменения в музыкальном тексте — специально для юных исполнителей (Детский хор телевидения и радио Санкт-Петербурга) была прописана партия дискантов, которой нет у Римского-Корсакова.

Можно ли поздравить Михайловский театр и всех нас с удачной премьерой? С музыкальной точки зрения — несомненно. С точки зрения режиссуры каждый решает для себя. Автору этих строк понравилось очень, но в зале встречались и нарочитые сцены возмущения. На этот случай Андрею Могучему можно посоветовать обзавестись еще одним тэгом: если когда-нибудь на поклонах до его слуха долетит неприветливое слово, пусть дюжие мужики продефилируют по сцене, неся сбоку буквосочетание «САМ ДУРАК».

Евгений Хакназаров, «Фонтанка.ру»