Михайловский театр
Явление Онегина
26 октября 2012
Интервью
Явление Онегина
Сегодня в Михайловском театре премьера «Евгения Онегина» в постановке Андрея Жолдака. Режиссер поведал «ДП», что смотрел на Пушкина, как если бы он был японским или французским писателем.
Вы ставили во многих странах Европы. Где было труднее всего пробиться к актеру, к зрителю?
— Кроме спектаклей я провожу еще раз в полгода мастер-классы с режиссерами, актерами и прочими людьми театра из разных стран. Я работал с японцами, корейцами, испанцами, каталонцами, немцами, скандинавами, не говоря уже, конечно, о русских и украинцах, и мог бы написать книгу о психическом состоянии этих наций: ведь это состояние отражается на психике актеров.
Японцы занимают первое место, это самые лучшие актеры. Второе место делят немецкие актеры и русские, обладающие силой и сложностью. Они очень похожи, хотя эти страны совсем разные. Пожалуй, немецкие актеры держат лидерство, в них есть тотальная злость, которая вылезает во время репетиций. Русских актеров нужно больше раскачивать, но внутри русского актера тоже существует злость и упертость. Когда мне удается их растормошить, возникает сила. Актеры из стран Центральной Европы, из теплых стран типа Италии, Испании, Португалии, не говоря уже о Румынии, более темпераментные, более жизнерадостные, но они не копят в себе ничего, они все выкидывают. Последние год-полтора я работаю в Швеции и Финляндии. У скандинавских актеров очень сильная школа, можно вспомнить только феномен Бергмана, и они в моем классификаторе занимают третье-четвертое место после русских и немецких актеров. Скандинавы как северные камни, не показывают переживаний, они копят их долго-долго.
В опере, конечно, важен голос: нет голоса — нет работы. Но и оперный театр не может не понимать, что сегодня уже 2012 год, что XX век закончился и мы находимся в другом временно-пространственном континууме. Сегодня смешно смотреть оперы в стиле ХХ или даже XIX века и пользоваться тогдашними методами работы.
Я не против того, чтобы были старые спектакли, они нужны как музейные картины, чтобы мы знали, как ставили раньше. Но сегодняшняя опера и драматический театр отстают от мирового кинематографа и мировой литературы, отстают тотально. Я устал ставить классику, мне нужны тесты, которые адекватны и моему времени, и моим импульсам.
Ваш подход к «Онегину» сегодня определяется тем, что это «энциклопедия русской жизни»? Или «Онегин», Пушкин — имена, которые уже включены в интернациональный оборот?
— Я на Пушкина смотрю как иностранец, хотя и очень воспитан на русской культуре, учился у Анатолия Васильева в Москве, хорошо говорю по-русски, читаю, многие из моих друзей русские. Русская культура важна в моем полушарии, но у меня к Пушкину очень большая дистанция, и это хорошо. Я на Пушкина смотрю с такой дистанции, как если бы он был великим японским или французским писателем. Глядя на него, я как бы переворачиваю бинокль. Я удалил Пушкина, но приблизил Чайковского, потому что сегодня мне ближе Чайковский. Это не значит, что Пушкин хуже, просто на двух стульях сидеть нельзя, и я выбираю то, что тотально воздействует на меня, сразу. На меня воздействует Чайковский как личность, его жизненная история, мы знаем нюансы его переживаний, его влюбленности. Я был потрясен, что Чайковский был таким верным в любви, он, в принципе, и есть Татьяна. Почитайте его письма Алексею, слуге, которого он любил, когда того забрали на 5 лет в армию. У Чайковского музыка — как платье после убийства: оно пропитано кровью и этой страстью, даже в самых нежных вещах она очень драматичная, сексуальная, дрожащая. Я ставлю Чайковского как современного композитора, и это диктует мне мизансцены. И XXI век в спектакле вовсе не потому, что на сцене появляется холодильник, или микроволновая печь, или мотоцикл, а потому, что это история о реальных людях. С одной стороны, история вне времени и пространства, с другой — мы поем и играем о себе, про себя.
На работу у вас здесь было очень немного времени. Удалось ли добиться своего от актеров?
— Тотально было мало времени, особенно если учитывать, что это моя первая опера. Практически 26 дней на постановку минус
Я работаю как дирижер, у меня есть даже дирижерские палочки для репетиций драматических спектаклей, и большие палочки, и маленькие, ими я передаю актерам то, что помимо слов происходит. Здесь я не хочу дразнить людей, но, когда я репетировал «Вишневый сад» в Финляндии, премьера была месяц назад, это мой последний манифест, один из самых сильных спектаклей, я этими палочками пользовался. Мне нужны очень чуткие актеры, которые поддаются вибрации, которые считывают паузы и движения режиссера. Все секреты, как ни странно, передаются в паузах. Как и в жизни: два близких человека говорят, говорят, и вдруг они замолкают, и в этой паузе происходит встреча или расставание.
У вас нет ощущения, что высокое время глобализации уже прошло и что мировая культура снова начинает расползаться по национальным квартирам?
— Это временное явление. Есть такое ощущение, но это как океан, с его приливами и отливами, а глобально уже Луна повернулась. XXI век будет другим, это уже понятно. Прошел цикл
Пульсации происходят в Токио, Нью-Йорке, Москве, Лондоне, как будто взрывы происходят под океаном: пока дойдет подземная волна до другого полушария, пройдет культурный цикл. Я думаю, что очень скоро и театр, и все вокруг нас сильно изменится.
Игорь Шнуренко
Деловой Петербург
26 октября 2012