Михаил Татарников

25 июня 2013

Интервью

Михаил Татарников

За те полтора года, что Михаил Татарников является музыкальным руководителем и главным дирижером Михайловского театра, здесь поставили провокационного «Евгения Онегина», никогда не шедшего в России «Билли Бадда» Бриттена и подготовили концертные исполнения «Дон Жуана» и «Манон Леско».

Какие изменения почувствовали в себе после того, как стали главным дирижером театра?

Скорее, это не меня надо спрашивать, а окружающих. Первый год я воспринимаю как аванс: набирался опыта, присматривался к труппе, ну, и «уважать себя заставил». Сейчас у меня больше возможностей действительно быть во главе, принимать решения, в меня уже верят и публика, и коллектив.

Много ли пришлось менять в оркестре?

Если вы о новой метле, то ее не было, никого не уволил. И хотел бы увеличить состав оркестра. Мой предшественник Петер Феранец проделал огромную работу, коллектив не узнать, много молодых, которые рвутся в бой. Мы выступаем с концертными программами, в следующем сезоне будем делать вечера камерной музыки, а это отличный способ разнообразить репертуар.

Как музыкальный руководитель вмешиваетесь ли Вы в работу режиссеров-постановщиков, сценографов, или ваша вотчина — партитура?

Я стараюсь не влезать в дела балета, это область Начо Дуато и Михаила Мессерера, они сами решают, что ставить и как, из балетных спектаклей дирижирую лишь «Ромео и Джульеттой». Что же касается постановок опер — теперь я буду «вмешиваться» уже на этапе замысла. Например, с Андреем Могучим мы уже полгода обсуждаем «Царскую невесту» Римского-Корсакова: встречались с музыковедами, ходили в Этнографический музей, это первый раз в моей жизни, когда режиссер, дирижер и художник (Максим Исаев из АХЕ) вместе генерируют идеи. Премьера состоится 25 октября, и для театра это будет очень важной, принципиальной постановкой. Другие приоритеты — Моцарт и Россини.

Знаю, что Ваши родители — художники. Что у вас дома висело на стенах?

Моя бабушка Вера Ивановна Раздольская — профессор Академии художеств, очень деятельна, только что закончила очередную книгу. Родители тоже из Академии, ученики Андрея Мыльникова, экспрессивного советского монументалиста. Дома у нас картины родителей не висели, как-то неприлично казалось, все было в мастерской, квартиру же украшали полотна армянских классиков Сарьяна (бабушка написала о нем книгу), Минаса Аветисяна и картины, подаренные друзьями. У себя, когда будет свое жилье, я повешу натюрморт Аркадия Рылова. Не могу сказать, что мой художественный вкус воспитали родители, но маленького они меня, конечно, таскали по выставкам. Вместо детских книжек я листал музейные каталоги и художественные альбомы. Теперь, оказываясь в музеях, в том же парижском Орсе, узнаю картины, как своих старых знакомых.

Было ли ваше обращение к «Билли Бадду» данью семейной традиции? Ведь ваш дед — дирижер Джемал Далгат — провел многие бриттеновские премьеры в Ленинграде в 1960-1970-х?

Конечно! Я с детства слышал о Бриттене. Дедушка переписывался с ним, когда готовил в Кировском театре оперу «Питер Граймс», а потом балет «Зачарованный принц». Они виделись, когда Бриттен приезжал в Ленинград. Что же касается «Билли Бадда» — мы перенесли отличную постановку, сделанную Вилли Деккером для Венской оперы. На прошлом спектакле присутствовали президент Международного фонда Бриттена-Пирса Ричард Джармен. Слышал, он был впечатлен, что очень лестно.

Вас воспитывали как продолжателя династии?

По первому образованию я скрипач. Но близкие меня все время подталкивали к дирижированию. Моим кумиром в юности был Караян, из отечественных дирижеров очень влияли на меня Светланов и Темирканов. Конечно, Валерий Гергиев — я очень благодарен ему и считаю его своим учителем. Момент, когда я вдруг понял, что действительно хочу попробовать себя в качестве дирижера, случился году в 2001-м, когда я послушал запись «Богемы» с Караяном.

Никогда не хотелось перед концертом рассказывать о программе, как Геннадий Рождественский или Владимир Юровский?

С некоторых пор я открыл, какой колоссальный эффект дают разговоры о музыке. В Консерватории нас учили, что дирижер должен все показать руками. Но за последний год я понял, что и с певцами, и с оркестром надо беседовать. Как-то я дирижировал Первой симфонией Брамса. Там в финале есть соло флейты, которое флейтистка играла, на мой взгляд, отстранённо, мне не хватало экспрессии. Я рассказал, что эта тема-песня для Брамса была автобиографической, она связана с его чувством к Кларе Шуман, привел стихи, которыми можно подтекстовать этот наигрыш, и все изменилось. Дирижер отвечает за то, чтобы музыка для оркестра оживала в образах. Последний лабух в оркестре должен понимать, что, для чего и как мы делаем. А то под тяжестью знаний по гармонии, полифонии и анализу форм исполнитель порой не может сделать простых вещей.

Анна Петрова,
28.05.2013, Sobaka.ru