«Человек, делающий мировую карьеру, не может служить в одном театре»

15 июля 2014

«Человек, делающий мировую карьеру, не может служить в одном театре»
Интервью

«Человек, делающий мировую карьеру, не может служить в одном театре»

Дмитрий Корчак готовится к дебюту на сцене Михайловского театра в партии Ленского (премьерные спектакли «Евгения Онегина» в постановке Василия Бархатова пройдут 17, 18 и 19 июля). Знаменитый тенор рассказал корреспонденту «Известий» о своей коронной партии и о том, как превратиться из хориста в солиста.

— Михайловский появился в вашем графике неожиданно?

— У нас с Владимиром Кехманом была телефонная договоренность, я дал ему слово полгода назад. Но до недавнего времени мы всё еще подбирали возможные для меня даты.

— Постановка Бархатова вам по душе?

— Я не очень знаком с творчеством Василия, но «Онегина» смог заранее посмотреть на DVD. Ничего странного я не увидел, идея постановки абсолютно оправданная. В первый же день репетиций мы встретились и всё обсудили. Я увидел в Василии «не мальчика, но мужа»: он уважает и Чайковского, и Пушкина. Идеи режиссера можно принимать или нет, но для меня важно общаться с человеком профессиональным. Это сейчас редкость на театральных аренах мира.

— Кто для вас главный герой оперы Чайковского?

— По объему партия Ленского несколько меньше, чем у Онегина или Татьяны, но с точки зрения художественного веса это центральный персонаж. Во-первых, невооруженным глазом видна параллель с Пушкиным: молодой поэт, романтичный, страстный, неугомонный, рано заканчивает жизнь глупой дуэлью. Во-вторых, вокруг Ленского крутится вся драма: опера четко делится на «до» и «после» его смерти. Когда он погибает, между Онегиным и Татьяной возможно лишь подведение итогов. В-третьих, для русского тенора эта партия вообще является ключевой.

— У вас есть четкое представление об этом герое. Недавно вы пели его в Венской опере. Вы готовы менять сложившийся образ ради новой постановки?

— В Вене мне было проще передавать свое видение — там был ввод в старый репертуарный спектакль. Анна Нетребко пела «свою» Татьяну, Дмитрий Хворостовский пел «своего» Онегина, я пел так, как чувствовал Ленского. У Василия другой замысел, но я готов обсуждать и принимать идеи режиссера, если он отталкивается от слова и сюжета, а не придумывает на сцене себя.

— В Вене — надеюсь, я вас не обижу — вы были третьим по звездному статусу, в Петербурге будете первым. «Вес» Ленского от этого изменится?

— Скажем так: в Вене я был моложе, а сейчас, наверное, буду старше всех. Вообще оперная сцена и живое исполнение не терпят звездности, мы каждый раз выходим и преподносим зрителям образ, языком музыки оправдывая наших героев. Анна с Дмитрием не строили из себя звезд, они были просто Онегиным и Татьяной. В том и заключается величина настоящих артистов. Не думаю, что я своим присутствием на сцене Михайловского буду давить коллег.

— В Венской опере ваш Ленский был центральным персонажем?

— Да, там отдают должное этой партии. После сцены смерти Ленского я выходил на поклоны в одиночестве, как это было принято в Большом театре при Лемешеве.

— Вы начинали учиться на артиста хора и на дирижера. Как происходил процесс превращения в оперного солиста?

— К этому подталкивал меня Виктор Попов, мой учитель. Когда мне было лет 18, он практически под дулом пистолета заставил меня записать песни Лядова с мужским хором. Это была первая проба. После нее я решил взять в Академии хорового искусства курс вокала. В хоре у многих хорошие голоса, но для сольной карьеры этого мало. Мне нужно было переделать себя ментально и физически — чтобы петь сольные партии в театре, надо обладать хорошим здоровьем.

Оперный певец должен быть, с одной стороны, мобильным в социальной жизни, с другой — внутренне предельно дисциплинированным. Сольная карьера прекрасна на вид, но требует многолетней кропотливой работы. Только после тяжелого труда мы начинаем получать от публики ответную энергию.

— Вы можете по поведению и манерам опознать среди оперных певцов тех, кто пришел из хора?

— По поведению не всегда, а вот по пению могу. Как правило, дирижеры-хоровики — люди разносторонне образованные, они легче контактируют с дирижером спектакля и лучше понимают особенности оркестрового исполнения. У них есть и свой недостаток — чрезмерный контроль над ситуацией, граничащий с некоторой внутренней зажатостью.

Я, находясь на сцене, всё время слушаю партнеров, знаю, как играет оркестр, контролирую, как дирижер показывает дыхание, стараюсь быть постоянно в контакте с маэстро. Конечно, таким дирижерам, как Риккардо Мути, Зубин Мета, Даниэль Баренбойм, это очень импонирует. Я понимаю их с одного взмаха руки. Но все-таки мы должны многому переучиваться. Я сам приложил много усилий, чтобы стать свободным на сцене в вокальном плане и в актерской работе.

— У вас по-прежнему есть постоянный педагог?

— Конечно. Нам обязательно нужен человек, контролирующий голос со стороны. У Ирины Архиповой, например, такой человек был на протяжении всей ее творческой жизни. Педагог приходит на репетиции, слушает акустику зала, технически тебя «подкручивает». Мы ведь не слышим себя со стороны, порой «запеваем» партии. К тому же с годами голос меняется, крепнет. Репертуар нужно подбирать с большой осторожностью, и хорошо, если есть человек, который отговорит тебя от неправильного выбора.

— Какие у вас концертные планы в России?

— В сентябре я приеду на юбилей Владимира Спивакова, потом будет несколько декабрьских концертов в Москве и Казани. Театральных планов после «Онегина» пока нет.

— Вы не хотите служить в штате какого-либо театра?

— Не хочу. Человек, делающий мировую карьеру, не может быть присоединен к одному театру. Я считаю, что важнее петь в разных городах и странах. Мне так удобнее.

— А трудовые предложения, например, из российских театров поступали?

— Они поступают постоянно, но зачастую я не в состоянии их принять, у меня очень плотный график. Когда я прихожу к своему другу Владимиру Кехману в кабинет и открываю календарь, мы видим, что на следующий сезон есть 2–3 даты. Я предпочитаю в театре иметь хорошие отношения, когда при обоюдном желании всегда можно найти возможность творческого сотрудничества.

— В одном из интервью вы сказали, что гонорары в российских театрах существенно меньше, чем в западных. Сейчас они не выровнялись?

— Мне трудно судить. Михайловский я не учитываю, потому что у нас отношения двух друзей и партнеров, давших друг другу обещание. Вообще не всегда дело в деньгах: мы часто идем на уступки и приезжаем за скромный гонорар. Проблема в том, что наши театры не планируют афишу на несколько лет вперед. Так они теряют 99% хороших певцов, поскольку их графики расписаны на 3–4 сезона.

Ярослав Тимофеев, «Известия»