Георгий Цыпин. «Поэзия – это отрицание материальности»

19 мая 2016

Георгий Цыпин. «Поэзия – это отрицание материальности»

Постановка «Люблю тебя, Петра творенье...» — первый балетный опыт работы художника Георгия Цыпина в Михайловском театре. Мы предлагаем его размышления об отходе от материальности, новых технологиях, красках Петербурга и актуальности поэмы Пушкина.

— Мне кажется, мир постепенно теряет свою материальность. Сейчас уже как-то странно смотрятся громоздкие вещи. Я поймал себя на мысли, что почти не подхожу к книжным шкафам, хотя много лет собирал книжную коллекцию. Теперь у меня в кармане телефон, и в нем сто книг — все дематериализуется. Мне страшно надоели декорации, и хочется искать новые формы. Это понятно. И вот — балет «Люблю тебя, Петра творенье...». Поэма Пушкина обладает удивительной легкостью, которую хотелось ухватить и передать. Я не могу эту летучую поэму превратить в большой и громоздкий спектакль. Ведь что сделал Пушкин? — легкими штрихами схватил глубины человеческого существования. В этом его гениальность и его современность. Возможно, он даже предвидел все эти нынешние цифровые технологии. Ведь поэзия — это тоже отрицание материальности.

— Художники всегда реагировали на появление новых технологий. Лет 30 назад были невероятные скульптуры, инсталляции, просто какой-то взрыв. В галереях выставлялись объекты, которые весили по 100 тысяч тонн. Этим особо увлекался Ричард Серра. В 60-е годы это был прорыв. Сейчас на это смотрят со скепсисом. Допустим, когда было изобретено кино, многие начали работать со световыми проекторами, многие талантливые художники устремились туда. И сегодняшнему отходу от материальности не стоит сопротивляться. Технологии позволяют делать вещи, которые раньше были невозможны. Благодаря им даже материальные объекты ведут себя совершенно по-другому, можно программировать их движения. Кто-то просто нажимает кнопку — и сто тысяч тонн начинают передвигаться, менять положение в пространстве. Технология позволяет двигать реальность, это своего рода телекинез.

— Используя проекции, мы не собираемся конкурировать с кино по зрелищности, мы пытаемся найти какую-то театральную форму. Я, признаюсь, не люблю проекции. Очень часто это легкий способ ничего не делать. Я всегда считал, что проекция хорошо работает только как вспомогательный прием, когда мир уже создан. Ты накладываешь проекцию на уже что-то придуманное — и это работает. Наша задача — подчеркнуть, выхватить тело танцовщика. Артисты превращаются в волны, во всадника. Вот на афише памятник разлетается. Почему? — да потому, что, разлетевшись, осколки превращаются в тела танцовщиков. Танец всегда условный, и условность этой формы великолепно ложится на поэзию, и музыка тоже условна, не буквальна.

— Петербург в этом спектакле очень важен, ведь «Медный всадник» — поэма о Петербурге. Но город имеет в ней совершенно иное философское измерение. Это просто образ, можно сказать, экзистенциальный. Я не из Петербурга, и, признаюсь, больше люблю Москву. Все сходят с ума от Петербурга, мне это не совсем было понятно. В этот мой визит в городе очень тепло, я лучше чувствую его красоту. Но образ города, который мы несем в себе, меня больше интересует, чем реальный Петербург.

— Для меня Петербург не такой черно-белый, как его принято представлять. Балет начинается взрывом цвета, и лишь потом, когда мы погружаемся в сон или кошмар, все становится черно-белым. Ведь сны часто бывают черно-белыми. И хоть потом следует пробуждение, все равно остается этот черный памятник, черный всадник.

— Я делал мало балетов, это моя третья вещь. С Ларом Любовичем мы ставили «Отелло» — довольно давно. Это был большой спектакль для Метрополитен-опера, очень успешный. Совсем недавно поставили с Ратманским балет «Трилогия Шостаковича» для Американского театра балета. Когда появилась возможность сочинить новое прочтение «Медного всадника», Лар с удовольствием согласился еще раз поработать вместе. Мне кажется, что его стиль — достаточно классичный — подойдет для Петербурга.